Статья новозеландского литературоведа Брайана Бойда «Голубянки Набокова» посвящена значению синестетических переживаний в произведениях В.Набокова, одним из самых авторитетных биографов которого является Б.Бойд. Статья была написана в качестве предисловия к книге художественных работ американской художницы Джин Холабёрд. Текст переведен А.Конышевой и публикуется на нашем сайте с личного разрешения Брайана Бойда..

Брайан Бойд (Brian Boyd): почетный профессор Университета Окленда (Новая Зеландия), литературовед, теоретик литературы, биограф. Бойд – один из ведущих специалистов по творчеству Владимира Набокова, автор его наиболее авторитетной двухтомной биографии, написанной при поддержке семьи писателя. В 1979 году Б.Бойд пишет диссертацию «Набоков и его роман “Ада”». Его авторству также принадлежат критическая монография о поэме В.В.Набокова «Бледное пламя», обширные публикации и комментарии к роману “Ада”.

Джин Холабёрд (Jean Holabird), родилась в Кембридже, Массачусетс, выросла в Чикаго, окончила Колумбийский Университет, факультет Лиги Искусств (The Art Students’ League), а также Колледж Беннингтона (Bennington College). Как и многих других её коллег-художников, Джин манил Нью-Йорк. В 1975 году она перебралась в студию, в которой работает и поныне, на нижнем Манхеттене, в четырех кварталах к северу от Всемирного Торгового Центра. Работы Джин, в основном городские акварельные пейзажи и иллюстрации к книгам, много раз выставлялись в галереях Чикаго, Вермонта и Нью-Йорка.

БРАЙАН БОЙД: ГОЛУБЯНКИ НАБОКОВА
и его шнурково-потертый коричневый и древесно-обветренный черный
Предисловие к книге Джин Холабёрд «Владимир Набоков: Алфавит в Цвете»

Тест переведен и публикуется с личного разрешения автора. Ссылки на источник перевода и оригинал обязательны. Перевод Анны Конышевой.

Набоков как-то заметил, что природа мысли навсегда останется для нас непостижимой. Возможно, он и прав, несмотря на то, что сейчас уже существует сканирование мозга, но у меня на этот счет есть некоторые сомнения. Еще одно его замечание касалось невозможности создать компьютер для игры в шахматы, ведь такому компьютеру пришлось бы перебирать безграничное количество ходов в ограниченный промежуток времени. Набоков не дожил до того дня, когда шахматный суперкомпьютер Deep Blue1 (занятная цветовая ассоциация, подмеченная вдогонку, как сказал бы Набоков) обыграл Гарри Каспарова.

Сдается мне, что мы ещё долго не устанем постигать природу мысли. И помимо прочих явных причин, по которым мы можем сожалеть о том, что Набоков не дожил до сегодняшнего дня, есть еще одна причина, касающаяся современных исследований мозга. Очень жаль, что его собственный мозг мы уже не сможем проверить на магнитно-резонансном томографе, устройстве для исследования внутренних органов, которое показывает работу конкретных участков мозга, и позволяет заглянуть чуть ли не в самый субстрат чистой мысли.

Мозг Набокова наверняка бы стал мечтой любого нейрофизиолога. Только представьте, весь спектр свойств и то, как их сочетание повлияло на его сознание в целом:

  • блестящее владение тремя языками (тексты, написанные им на русском, английском и французском, отличаются совершенным художественным стилем)
  • выдающийся талант составления шахматных задач и этюдов (он был приглашен в национальную сборную США)
  • удивительное чувство формы, особенно в игре слова и звука («ползало по полу залы»)
  • колоссальная память, Набоков даже жаловался на то, что не умеет забывать («память, уймись»)
  • сочетание художественного таланта с превосходным умом ученого (он очень скоро приобрел известность как энтомолог, написав в сороковых работу о бабочках-голубянках, которая до сих пор считается одной из лучших в области энтомологии; см. например, статью «Голубянки Набокова» К.Джонсона и С.Коутса)
  • Ну, и, пожалуй, самое интересное – ярчайшая набоковская синестезия.

Британский невролог и нейропсихолог Оливер Сакс говорил мне, что был потрясен тем фактом, что в возрасте семи лет Владимир Набоков утратил свои гениальные математические способности заболев лихорадкой, а оправившись от болезни, обнаружил, что там, где раньше в его голове помещался, скажем, корень семнадцатой степени из многозначного числа 3529471145760-275132301897342055866171392, теперь поселились бабочки.

Сам Набоков пришел бы в восторг от трудов Сакса и был бы польщен его вниманием. Но что его действительно привело в восторг еще тогда, в 1949 году, спустя всего каких-то пару месяцев после публикации в New Yorker мемуаров под названием «Портрет моей матери», так это интерес ученых к его подробному описанию своих синестетических ощущений. И это случилось за целый год до того, как мемуары вошли в качестве второй главы в его автобиографию. Первоначально, еще до того как получить название «Память, говори», автобиография называлась «Убедительные доказательства», отчасти потому, что в тот момент Набоков продолжал корпеть над микроскопами в Гарвардском Музее Сравнительной Зоологии и задумывал свою работу как литературный и научный вызов самому себе, как попытку пересказать и проанализировать свою жизнь в мельчайших подробностях, составив из них единое целое своей личности. Важная деталь: Вера Набокова в письме одному из исследователей синестезии не согласилась с высказанным в его статье мнением о том, что метафоры, использованные Набоковым для более выразительной передачи цвета, соответствующего букве алфавита (например, «В коричневых тонах у него была мягкая «g», её оттенок был густым, каучуковым, бледнее была «j», а «h» была цвета потертых шнурков»), были «всего лишь уступкой языку литературы». Ведь сам Набоков говорил, «что как ученый-энтомолог считает свою прозу научной и те же метафоры использовал бы и в научных трудах».

С 1949 года, с тех самых пор, когда впервые была опубликовано научное исследование синестезии Набокова, психологами было написано много научных работ по этому феномену, и почти в каждой в качестве основного приводят пример точных, весьма своеобразных и невероятно выразительных набоковских описаний, наряду с примерами Кандинского, Скрябина и Хокни.

У Набокова всегда была удивительная тяга к скрупулезности в понимании, будь то понимание мира вообще или какого-то отдельного произведения, и невероятная тяга к свободе, которую он считал неотторжимым условием общения с миром и искусством. Когда в 1930 кто-то спросил его мнение по поводу влияния Пруста на современную литературу тех лет, Набоков с уверенностью ответил, что об этом невозможно судить, поскольку два писателя прочтут и поймут Пруста совершенно по-разному, и если их произведения будут носить оттенок влияния Пруста, то читатель может этого и не заметить, потому что его понимание Пруста тоже будет совершенно иным. Набокова восхитили бы работы современной художницы Джин Холаберд (Jean Holabird), которая в своей книге «Цветной алфавит» с особой точностью, но не в ущерб творчеству, проиллюстрировала набоковское видение букв в цвете.

Любовь к скрупулезности описаний и любовь к цвету сливались для Набокова в одно целое. Сам себя он называл прирожденным пейзажистом, а в детстве ему преподавал сам Мстислав Добужинский (1875—1957) – один из лучших художников Санкт-Петербурга того времени. Его художественное чутье к тонкостям оттенков и их названиям, уже ярко выраженное к семилетнему возрасту, было тем острее, чем больше он увлекался бабочками, ища описание их узорных окрасов в энциклопедиях на четырех или пяти языках сразу. Он подмечал использование цвета в литературе, высоко оценивая манеру Гоголя, который раздвинул границы расхожего представления о цвете: до него «небо было голубым, рассвет красным, листва зеленая, глаза красавицы черными, облака серыми и так далее. Именно Гоголь (а вслед за ним Лермонтов и Толстой) был первым, кто вообще обратил внимание на желтый и фиолетовый. То, что небо на рассвете бывает бледно зеленым, а снег в безоблачный день может быть густо-синим, для тех, кого принято величать представителями “классической литературы”, звучало бы как невообразимая ересь». В своей монографии, посвященной роману «Пнин», российско-американский литературовед и переводчик Геннадий Барабтарло насчитывает 238 упоминаний цвета, так что перед нами разворачивается вся палитра, в которой есть и янтарно-желтый, и янтарно-бурый, и кадмиево-красный, и изумрудно-серый, и пурпурный, и древесно-красный, и розовато-лиловый, и опалово-белый, и платиново-перламутровый, и грифельно-серый, и снежно-розовый, и соломенный и стронцевый. Барабтарло приводит цветные диаграммы, чтобы наглядно показать, какие оттенки встречаются чаще, а какие реже (самые распространенные – красно-оранжевые палитра, и на моей личной копии диаграммы они раскрашены от руки дочерью Геннадия).

Я мог бы рассказать намного больше о том, как Набоков использует цвет и свет, о его художественных и научных произведениях. Радуга стала лейтмотивом его книги «Память, говори». А вымышленные бабочки, которых он рисовал для своей жены Веры, часто были призрачно-волшебных расцветок (здесь стоит сравнить бабочек самой Веры и Набокова). Набоков стремился подметить мельчайшие нюансы света, тени, отражения и цвета во всем: в окружающей природе, в крыльях бабочки, в живописи (он планировал, но так и не написал книгу «Бабочки в искусстве»), в удивительно поэтичных гиперреалистических полотнах своих любимых героев Синтии Вейн (в рассказе «Сестры Вейн») и Виктора Винда (в романе «Пнин»). Он провел немало времени в охоте за бабочками в Скалистых горах, окруженный радугами, и эти впечатления отражены в следующих поэтических строках из романа «Бледное пламя», написанных от имени Джона Шейда:

В тетрадях школьных радостным лубком
Живописал я нашу клетку: ком
Кровавый солнца, радуга, муар
Колец вокруг луны и дивный дар
Природы -- "радужка": над пиком дальним

Вдруг отразится в облаке овальном,
Его в молочный претворив опал,
Блеск радуги, растянутой меж скал
В дали долин разыгранным дождем.
В какой изящной клетке мы живем!

(Перевод с английского С. Ильина)

(Позже его жена объяснила пытливому читателю, что такое «радужка»: «Мы не раз наблюдали её на курорте Тэллурайд [штат Колорадо, в 1951 году]. Это своеобразная [отличие от «муара колец вокруг луны» из предыдущей строчки] радуга-облако. Очень притягательное и редкое явление».)

Завершая рассуждения о своем цветном слухе в автобиографии «Память, говори» и описывая яркие цвета своей графемной и звуковой синестезии, Набоков, всегда выискивающий какие-нибудь расхождения и нелепости, замечает следующее: «Насколько я знаю, первым автором, обсуждавшим audition coloree (в 1812 году) был врач-альбинос из Эрлангена”. Он причудливым образом вплетает этот факт в канву повествования «Ады» – получая своего рода пародию на собственную слуховую синестезию и описание альбиноса. Ван Веен, философ и психолог, собирается исследовать «уникальный случай хроместезии».

Некто Спенсер Мальдун – слепорожденный, сорокалетний, одинокий, друзей не имеющий (и к тому же третий незрячий персонаж в нашей хронике), был замечен в том, что во время буйных припадков паранойи галлюцинировал, выкликая названия существ и явлений, коих он выучился распознавать на ощупь или узнавал, как ему представлялось, по связанным с ними страшным историям (рухнувшие деревья, вымершие ящеры), и которые теперь надвигались на него отовсюду, – эти припадки перемежались периодами ступора, затем неизменно следовало возвращение его обыденной личности, и в течение недели-другой он осязал свои книги или слушал, купаясь в красном мареве блаженства, музыкальные записи, пение птиц и чтение вслух ирландской поэзии.

Способность Мальдуна подразделять пространство на ряды и шеренги «сильных» и «слабых» сущностей, уподобляя его узору обоев, представлялась загадочной, пока однажды вечером студент-исследователь (С.И. – он пожелал остаться таким), собиравшийся вычертить кое-какие схемы, связанные с метабазисом другого больного, не оставил случайно вблизи от Мальдуна одну из тех продолговатых коробочек с новыми, еще не заточенными цветными карандашами, одно воспоминание о которых («Диксонов Розовый Анадель»!) понуждает память переходить на язык радуг, – раскрашенные, отполированные деревянные рубашки их располагались в приятном цинковом ящичке в строгом спектральном порядке. Детство не оставило бедному Мальдуну подобных радужных воспоминаний, но когда его ищущие пальцы открыли ящичек и ощупали карандаши, на пергаментно-бледном лице больного обозначилось чувственное облегчение. Заметив, что брови слепца слегка приподнялись на красном, чуть выше на оранжевом и еще выше на истошном желтом, а на остатке призматического спектра мало-помалу пошли вниз, С.И. безо всякой задней мысли сказал ему, что древесина карандашей имеет разную окраску «красную», «оранжевую», «желтую» и так далее, и Мальдун столь же бездумно ответил, что они и на ощупь разные. В ходе нескольких опытов, проведенных С.И. и его коллегами, Мальдун объяснил, что поочередно поглаживая карандаши, он воспринимает гамму «саднений», особого рода ощущений, отчасти схожих с теми, какие испытываешь, острекавшись крапивой (он рос в сельской местности, лежащей где-то между Ормой и Армой, и в авантюрную пору отрочества часто падал, бедняга в облепленных грязью сапогах, в канавы, а то и овраги), сообщив при этом нечто диковинное о «сильном» зеленом жжении листка промокашки и «слабом» сыром красноватом жжении потного носа сестры Лангфорд – он установил их цвета путем сопоставления с сообщенной ему при начале исследований окраской карандашей. Результаты опытов заставляли предположить, что кончики пальцев больного способны передавать в его мозг «тактильную транскрипцию призматического спектра», как выразился старик Паар, подробно описывая явление Вану. (Цит. по переводу С.Ильина).

(Обратите внимание на фразу: "понуждает память переходить на язык радуг".) Этот отрывок может показаться всего лишь причудливой игрой образов, но Набокову нравится облекать факты в вычурные наряды фантазии. Основой для описанного выше эпизода послужил реальный случай Томаса Катфорта, зафиксированный в 1922 году. Катфорт утратил зрение в позднем возрасте, и одновременно потерей зрения у него развилась цветовая синестезия (хроместезия), при которой в цвете стали восприниматься значки Браиля2 и произносимые слова и слоги. Недавно двое нейрофизиологов обнаружили случай, при котором у человека, потерявшего зрение во взрослом возрасте, обнаружилась синестезия (прикосновения к руке вызывали у него ощущения «перемещения, расширения пространства или скачкообразного движения»).

Я все ещё не могу оставить мысль о том, что мозг Набокова мог бы преподнести нейрофизиологам ещё больше откровений, переливаясь всеми цветами радуги на экранах МРТ.

Набоков, кроме того, если воспользоваться характеристикой, данной ему ведущим американским набоковедом Дональдом Бартоном Джонсоном, был еще и "словесником". Он (Набоков) появляется в Лолите как эпизодический герой Вивиан Даркблум (анаграмма от имени "Владимир Набоков"), а в "Память, говори" упоминает некоего «Вивиана Блудмарка, друга и философа», и ещё раз играет с буквами в «Аде», где появляется барон Клим Авидов, который преподносит семейству главных героев настольную игру “Флавиту” (Scrabble или Эрудит). В последнем абзаце "Систер Вейн" мы находим запрятанный Набоковым акростих.

Произведение, в котором Набоков больше всего уделяет внимание буквам - это "Бледное пламя". Повествование проводит читателя от Аппалачии до вымыленной Земблы, заканчивается алфавитным указателем на английском языке от "A, Baron " до "Zembla", и в каком-то смысле, как я писал в других своих работах о Набокове, его началом можно было бы считать "алфавитную семью" Гольдсворт и их дочерей Альфины, Бекки, Вики, Грейс3 . "Судя по книжкам из будуара миссис Гольдсворт, ее умственные запросы достигли полного, так сказать, созревания, проделав путь от Аборта до Ясперса" (Миссис Гольдсворт читала все: от эротических дамских романов до психоанализа). Начало поэмы "Бледное пламя" отчетливо выдает не только пристрастие Набокова к изобразительности, ажурности, задумчивости и естественности, но и тягу к мотиву игривой упорядоченности алфавита, и к безоблачно лазурному цвету, пронизывающему весь роман – моему любимому цвету во всем его творчестве:

Я тень, я свиристель, убитый влет
Подложной синью, взятой в переплет

"Подложная синь" или в другом переводе "лазурь", а в англоязычном оригинале «a-z-ure» - это переплетение алфавита и цвета.

Но позвольте мне все же завершить свои размышления о произведении, о котором я мог бы сказать и сказал гораздо больше, таким выводом: «Ада» - это своего рода тот самый "муар колец вокруг Луны" или сестра-близнец Айрис4 , тот изнаночно-гипертрофированный образ радуги из автобиографии "Память, говори". В мире, где электричество запрещено как нечто неуместное (ведь это шокирующее, не так ли?) и где должны быть созданы гидравлические его заменители, прабабка Ады проводит в поместье целый ручей, чтобы "переносить по системе платиновых сегментов визжащие фисзжоки5 (радужные пульсации)" и, тем самым, заменив тлетворный телефон старого типа, связывавший парк с поместьем.

После своего первого лета любви Ван и Ада расстаются на четыре года – «наша черная радуга», - называет это время Ада (обратите внимание на обложку этой книги). Влюбленные пишут друг другу на придуманном ими самими языке, так, зашифрованное «любовь» выглядит как «сДжфзВ». Спустя восемьдесят лет Ван пишет мемуары об их с Адой любви, и машинистка Виолета Нокс выстукивает его воспоминания буква за буквой, а после смерти Вана и Ады Рональд Оранжер, их секретарь, редактирует текст. И как бы между прочим где-то в сносках от имени редактора Оранжер информирует читателя, что женился на машинистке, чьё имя теперь звучит как Виолета Оранжер.

Кстати, только что заметил, что оба имени Виолета и Оранжер (Violet and Oranger) в английском языке начинаются на первые и последние буквы акронима из «Ады» – радужного телефонопровода “фисзжоки” (vibgyor) - первые буквы цветов радуги: фиолетовый, индиго, синий, зеленый, желтый, оранжевый и красный.

Англоязычная версия статьи Брайана Бойда на сайте издательства Ginko Press

Книга Jean Holabird “Vladimir Nabokov - Alphabet in Color” издательства Ginko Press



1В 1997 году это детище компании IBM одержало победу в матче из шести партий с чемпионом мира по шахматам Г.Каспаровым. «Deep Blue» - дословно «тёмно-синий», или, идиоматически, «глубокая печаль». Здесь и далее - примечания переводчика.

2Рельефно-точечный шрифт, предназначенный для письма и чтения незрячими людьми.

3В английском варианте Alphina , Betty, Candida and Dee – имена, начинающиеся с первых четырех букв английского алфавита ABCD.

4Героиня романа В.Набокова «Смотри на Арлекинов».

5Фисзжоки – акроним по начальным буквам цветов радуги (где буква «с» - синий, а «и» - цвет индиго) в романе «Ада или радости страсти» в переводе С.Ильина.